"Loaded the bullets with my blood in the rounds
Yeah she's a sweet six shooter
She knows how to get down
—
Until the kick-back
When my heart hits the ground
She said
—
You think you're so tough?
Baby put your hands up!"

   — Ваша честь, обратите внимание, подозреваемый, он... Я не знаю, что это за животное! Вы видите?! — Гаррет не видел, Закрыв глаза, он просто смиренно ждал приговора. Вокруг него слышались шепотки, возмущенные, озлобленные, испуганные. А на ловко отредактированном видео кто-то, отдаленно похожий на Гаррета, с нечеловеческим воплом, бросив полуобглоданную кость, бросался на полицейского.
  "Кто, в здравом уме, поверит в это?"
  — Мы настаиваем на пожизненном заключении в психиатрической клинике.
  "Да. Разумеется. Ещё бы..."
  Честно говоря, пребывание в клинике пошло бы Гамильтону только на пользу. Если бы не один до ужаса простой факт. Чтобы ни случилось с Евой, Энни и его дети... Что с ними будет?

———

   — Ева!.. — Она точно уже его не услышала. Раздирая руки в кровь, Гаррет, споткнувшись и дальше двигаясь уже как получалось, дополз до окна, ощущая могучий удар ветра в лицо. Увидел мелькнувшее темным пятнышком тело, за миг, как то пропало с глаз. И, как бы он не вглядывался, ничего, кроме собирающейся толпы и воя сирен спустя минуту он не уловил. К тому моменту он уже вряд ли был в себе. По крайней мере, следующее, что он помнит — то, как ему в глаза светят мощным фонарем, а он сидит в позе медитации и поглаживает пальцами сталь корпуса своего светового меча, что-то бормоча вполголоса, покачиваясь по воле могучих порывов ветра, срывающего слезы с его лица и уносящего их прочь. До этого — лишь тьма, боль, отчаяние. После — вспышка шокера, на которую отозвался его активированный меч. Увернуться он не успел, как и срезать провода шокера. Так и рухнул на пол.
  "Это не могло быть правдой. Так ведь? Не могло..."

———

  Да, не могло. И не было. Вытолкнутый из офиса службы безопасности, зябко запахиваясь в плащ. который швырнули ему вслед, Гаррет с удивлением обнаружил на другом конце переулка, где он оказался, свой меч. Точнее, её меч. И над ним — экран датапада, кажется, на магнитах держащегося за стену. Экран, на котором, спустя несколько секунд напряженной тишины, мелькнуло знакомое лицо. Со знакомыми отметинами. Ещё более осунувшееся, ещё более безумное, но всё равно родное, несмотря ни на что. Он услышал слова, которые никто более не должен был слышать. Против воли ощутил, как с плеч словно рухнуло несколько скал, и, шатнувшись назад, позволил себе вновь, как тогда, в апартаментах Мин, опереться на стену, сейчас правда куда более холодную.
  Слезы облегчения ещё не пропали из его глаз, когда всё вновь стало мрачно. И забившееся было чаще сердце вновь подернулось холодной паутиной ужаса.
  — Нет! Нет!.. Какого черта, безумная ты сука?! Где ты?! Отвечай! — Меч оказался в руке Гаррета, и тот, не рассуждая, полоснул белоснежным клинком по экрану датапада, который, словно издеваясь над ним, не погас сразу, а ещё несколько секунд, с помехами, показывал адрес, время и дату. А ещё секунду назад на нём была Ева. И его, Гаррета, ученик. Совсем ещё ребенок, наивный мальчишка, который не знал, что нельзя верить хищникам, что дают тебе шанс сбежать. Но... Он попытался. И, если Гаррет правильно помнил всю ужасающую силу удара, которым его наградила Ева, парень даже не понял, что умер. Шагнул в свой рай, завершая правильный, отточенный удар. Поражая своего врага. Ещё веря в свою победу...
  Белоснежный клинок растворился в воздухе, а Гаррет, внезапно ощутив непривычную тяжесть в кармане, извлек из своего пальто банк данных, который ему передавала Ева. Дважды. Оба раза безуспешно. А теперь...
  — Ты точно меня слышишь, мразь. Я знаю это. Не прикасайся к ним! Я достану то, что тебе нужно. Только... — Гаррет взвыл, словно раненый волк, махнул руками, словно сжимая ими чье-то горло,  сметая воду луж в радиусе пары десятков метров прочь, сизым туманом заслоняя небо, едва заставляя себя заткнуться, не поддаться этой слабости.
  И, медленно, неловко, зашагал прочь, чувствуя, как водная пыль оседает на его одежде и коже.

———

  "Флешка" в руке, меч под плащом. Гаррет, постаревший на половину месяца, а на вид — словно на десяток лет, с легкой проседью в неопрятной шевелюре, идет по улицам этой поганой планеты. Он прибыл ещё вчера, провел ночь в этом бесцельном брожении, едва не оказался завернут каким-то кадетом СБ по подозрению в мелком воровстве. Сейчас кадет, тихонько сидя в своём спидере, как мантру повторял: "Прошу прощения". Наверное, чрезмерно серьезного майндтрика хватит ещё на минуту такого бормотания. Гаррету было как-то всё равно. Он совершенно не соразмерял своих сил в последние несколько дней. Заросший щетиной, грозящей уже называться небольшой бородкой, уставший хоть чему-то удивляться и чего-то бояться, он шёл на аудиенцию к дьяволу, которого намеревался обмануть. В банке данных, нагретом теплом его ладони, не было практически ничего. Лишь реалистичная подделка джедайского архива. Он не смог бы пробраться на охраняемые объекты, где эти данные можно было бы раздобыть. Не шёл к Люку, потому что попросту боялся. Чего? Что у него отнимут меч? Да черта с два. Никто даже не узнал об его осуждении на Ворзиде-V. Словно его и не было. Пуф — и всё пропало. Никогда не было мертвой Мин. Никогда не было Гаррета в этой квартире. Никакой битвы на световых мечах. Документы подменяли реальность, заставляли верить в себя. Он бы не удивился, узнав, что это и вовсе "превратили" в суицид. Бюрократия в действии.
  Портье подал было сигнал серьезно выглядящему детине в строгом костюме, но, замерев и глядя в открытую ладонь Гаррета, вздрогнул, и, отойдя в сторонку, почтительно поклонился, пропуская человека, выглядящего в сравнении с местным бомондом как запаршивевший бродяга. Вопросительно-удивленные взгляды остальных прервал визит какого-то бомондного мужчины, смерившего Гаррета презрительным взглядом. Прислуга, словно сурки, вытянулись по стойке "смирно", а джедай, не снимая одежды, лишь показав зубы в усмешке, обернулся к залу, первому из трех. Не увидел там никого знакомого. Пошёл в сторону лифтов, запуская руки в карманы, монотонно отмеряя шаги, крепко сжимая рукоять меча и диск с данными.
  Да, она ждала его. Увидела сразу. Улыбнулась, подхватывая палочками ролл из какой-то не местной рыбы. Положив его в рот, подмигнула, начиная жевать.
  Уголок губ Гаррета пополз вверх, словно  его лицо пробило нервным тиком. Это и правда было забавно. Наверное. Когда-то, в иной реальности, где они не желали бы убить друг друга так же страстно, как в этой. В этой же, не отрывая от Евы нервного взгляда воспаленных глаз, Гаррет пошёл к ней, чувствуя себя мышью, направляющейся прямо в пасть к кошке. Кошке, котоаря прижимает лапами двух других мышек. Рыжую и белобрысую.
  "Только ради вас я позволяю ей жить. Иначе..."
  Что иначе? Убил бы? Словно он может это сделать. А может, уже на это и способен? Проверить-то недолго.

  — Верни их мне. — Диск с данными оказался на столе с тихим щелчком, а Гаррет, взглянув сестре в глаза, отвел взгляд. Если так нужно, он... Он умерит свою гордость. Она добилась своего. Он просит её.
  — Пожалуйста. Я сделал то, что ты просила. Отдай их мне... — Он устал от этого. Он так и не смог посмотреть в глаза матери его ученика, когда принёс ей весть о смерти сына. Кажется, именно тогда что-то в нём надломилось. Это больно. Это страшно. И стыдно. Но, если это может помочь, он не имеет права на гордость.

Отредактировано Garret Hamilton (2018-07-26 11:16:09)

Подспудно, он знал, что не сможет её обмануть. Это даже несколько... Успокоило. Не позволило раскаленной плети её оскорблений обвить его руки и ноги, не отдало его во власть Евы. Он провалил свою дурацкую миссию, а значит, у него больше не было ни единого козыря, ни единой возможности хоть чем-то влиять на Еву. В месте, которым она, судя по всему, практически владела, в окружении тех, кого она могла не один раз подкупить, он явно не имел никакой возможности для маневра. А значит... Да чёрт его пойми, что это значит. Наверное, смерть. Или же какую-то ещё интригу. Он никогда в них не был силён. И не собирался учиться их хитросплетениям. Рубить узлы чьих-то интриг всегда оказывалось проще, чем следовать всем их нитям и находить все сокрытые планы, символы и задумки.
  Ева пытается перевести этот диалог в нечто вполне-себе приятное. Наверное, считает, что, взгромоздившись на эту высоту и открыв ему доступ к возможности пообщаться, сделала нечто безумно интересное и приятное. Возможно, даже обманула его. Хотя, какое уж тут "возможно", она вновь обвела его вокруг пальца. Точнее, обвела бы, будь он заинтересован в её игре в дипломатию. Всё же, она вновь хочет натянуть его жилы, увидеть его страдания или ещё какую-то глупость в этом духе. Не осознавая, что с каждым укусом и ударом когтей своей ярости, она всё ближе к непоколебимой сердцевине его отношения к ней. К давно уже окаменевшей, неизменной тоске по прошлому, повредив которую она вызовет лишь ненависть и боль. И кто знает, выдержит ли это сам Гаррет? А если выдержит он, перенесет ли его реакцию Ева?
  Он не хотел бы её убивать. Даже сейчас, отрешенно было глядя на неё и, наконец, изменившись в лице, пальцами проведя по усталым глазам и запрокинув голову, чтобы хоть на миг разобраться в роящихся мыслях, он не чувствовал в себе желания причинить ей смерть. Наверное, это в нём ещё оставалось от застарелых основ джедайского обучения и въевшихся в память строк Кодекса. Впрочем, вряд ли. Скорее уж это было велением его души и его взгляда на жизнь. А также, того, что сейчас, пока Ева растекалась в своей ехидно-ядовитой речи, он, едва ли вычленяя из неё какие-то элементы, всё же сел за стол, напряженный вроде бы, нахохлившийся в своём "коконе" из плаща и неряшливого внешнего вида, но не лишенный спокойствия.
  Меч звякнул о поверхность стола, оказываясь перед ним. К еде и выпивке Гаррет не притронулся, взглядом изучая Еву, готовясь к нападению, вербальному или же физическому. Он подчинился её требованиям. Наверное, она несколько умерит свои попытки уязвить его и наконец-то скажет хоть что-то, имеющее смысл, а не эту шелуху.
  Она не отдаст их ему. А значит, былое смирение уже не нужно. В нём нет смысла. Его сложно сбросить с себя, оно въелось, впилось в него, но придётся это сделать.

  — Не забывайся, Ева. — Слова, в которых нет ничего, кроме остатков боли, медленно утихающей в душе, предчувствия новых потерь и новых страданий... И спокойствия. Когда нет смысла бороться, незачем показывать свою слабость. И Гаррет, до того казавшийся раздавленным, но живым, звучит как незнакомец, странник, пришедший в этой ночи к порогу ему не известных людей. Людей, к которым он не испытывает ничего, кроме холодного отторжения. К кому он не желает протягивать свою руку или же делиться своим теплом. Так же говорят дуэлянты перед поединком, зная, что один из них не переживет вечера, а другой наконец-то обретет сомнительное счастье победы.
  — Я пришёл сюда без нужных данных, без защиты и без поддержки. Лишь с мечом. Ты знаешь, что это значит. И знала, что я приду именно так. Зачем всё это... Сестра? — Он потеряет Энни, если сделает хоть что-то. И он же потеряет Айрис. Их потеряют их родители, семьи, те кто их любят и ждут. Друзья. Братья. Сестры. Но, если он не посмеет сделать то, что должен, пострадает куда больше людей. Даже не Кодекс, нет, сама совесть и справедливость требуют от него уничтожить Еву. Невзирая на последствия. Уничтожить зло, пока оно способно угрожать лишь малой части тех, кого она ещё обездолит и уничтожит.
  Такой выбор никогда не бывает простым. Гаррет ещё не смог полностью его сделать. Еве следует быть осторожнее...

"Вот, значит, как."
  Она улыбалась ломаной, озлобленной улыбкой. Гаррет улыбался не хуже. Это было смешно. Она убила его ребенка. А он убил всех её детей. Лишил её самой возможности продолжить их поганый род. Иронично. Жестоко. Грязно. Так, как оно и должно быть. Кармическое наказание для той безумной суки, которой обернулась Ева. Если бы он мог, он рассмеялся бы, хотя бы для того, чтобы подавить в себе смесь сожаления, грусти и непонятного, болезненного веселья, сжигающего его изнутри. Торжество? Вряд ли. Злорадство? Однозначно.
  Она наказана за всё, сильнее, чем он когда-либо мог бы её наказать, зная о том. Коварный случай сделал с ней нечто куда более жестокое. Она отвлечена, на стол ложится меч. Собственное оружие Гаррета оказывается в её сумке... Глупость. Он способен активировать меч и забрать его себе. И она это знает. А вот оружие, что ложится на стол...

  Она не могла без этого. Без напоминаний о том, что дорого Гаррету, что задевает его душу. Ей нравится его покорность? Ха, он усмехается ей в лицо, не боясь явить миру пожелтевшие зубы и то, как безумно выглядит его ухмылка сейчас, когда он протягивает руку к мечу. И чувствует её прикосновение к своей щеке. Не отстраняется, нет. Наоборот, позволяет ей прикоснуться к нему. Рукоять меча, отполированная веками использования, ещё до того, как он оказался в руках Энни, греет его пальцы, откликается на их прикосновения. Слишком тонкий для его рук, идеальный в руках Энни, меч послушно проворачивается в его ладони, заставляя его улыбнуться. Словно послушный пёс, знающий его запах, его прикосновения и его руки. Пускай и не его. Пускай и не так близок, как клинок с именем сестры. Но приятен. Ладонь Евы гладит его щеку, а взгляд Гаррета не отрывается от меча. Взгляд, в котором мелькает нежность и решительность, порожденная уже не холодным стремлением умереть и завершить с этим всю эту жуткую историю.
  Она уже потерпела поражение. Ева уже мертва с точки зрения Галактики. У неё нет будущего. И это... Достойно сожаления.
  Взгляд Гаррета возвращается к Еве, и в нём снова проявляется сталь характера, обнаженного под влиянием боли и отчаяния. Он не испытывает к ней ненависти. Он не желает её убивать. Он хотел бы вернуть её. Протянуть руку, прикоснуться к ней. Словно возможно вытащить её из этой жуткой пропасти, в которую она сама себя загнала. Спасти тем самым уже точно всех. И спасти все души. Он знает, что Энни, несмотря на багрянец её клинка, предлагала бы ему именно это. Обезвредить её, но дать шанс. Идеалистка... Но ведь и он был идеалистом.

  Она говорит о его женщине, и о нём, словно имеет возможность поколебать его, словно её слова способны вонзиться в его "я" и истязать его. Плюется ядом, потому что не может ничего большего. И боится его. Боится даже не того, что он уже сделал или может сделать. Боится того, на что он способен, если отыщет к тому стремление. Всё же, она уязвима. И знает это. И, наверное, осознаёт, что её брат, несмотря ни на что, до сих пор не пользуется этой слабостью. Почему? Это уже ей не ведомо. И она вряд ли когда-то это узнает.
  — Да, я думаю о ней. — Меч активируется. Алое зарево освещает часть помещения вокруг, их лица, такие похожие и такие, одновременно, разные. Но клинок лишь касается её сигареты, едва задевая, и затем исчезает. А на лице Гаррета появляется улыбка. Совершенно лишенная веселья. Сочувствующая. Печальная. Искренняя. Та, с которой он когда-то смотрел на старые записи их с сестрой тренировок, разговоров и прочих мелочей. На их общие фотографии с мастером, с Мирой, со всеми теми, кого уже нет. Меч подскакивает, подброшенный в руке, и ложится в неё вновь, как влитой. Наверное, можно почуять легкий запах духов, окружения и быта Энни, впитавшийся в древесину рукояти... Но эту слабость он себе не позволяет.
  Вновь смотрит в глаза Еве, не отводя взгляда. Стерев улыбку со своего лица. Оставляя лишь затертую сталь, порченную пятнами коррозии.
  Лишь в его взгляде можно ухватиться за нечто иное, нечто куда более глубокое, отчаянное и искреннее.

  — Значит, вот что выбрала моя сестра. Ева Гамильтон, самоцвет, что Феликс нашёл в грязи, сокровище, которое он берёг... — Меч вновь оказался подброшен в руке, Гаррет увёл взгляд в сторону, на оружие Энни, сел поудобнее. Эта сумасшедшая сука презирала его за то, что он выбрал... Не её? Что за идиотия?! Он защищал её, всю свою жизнь оберегал её покой, сражался, в том числе и плечом к плечу с Феликсом, чтобы она могла быть свободна, могла познавать Силу, могла быть в безопасности. Он должен был жить, чтобы она жила. Феликс был с ним откровенен. Гаррет был чем-то побочным, случайной встречей. Мастер искал Еву, а нашёл близнецов. Гаррет не обладал великим талантом, в нём не было ничего, что интересовало бы Феликса. Но мастер всё равно принял его, осознав, что близнецы неразлучны. А потом...
  Он рушил их связь, чтобы избавиться от Гаррета? ли же сменил свою точку зрения? Как бы то ни было, он, Гаррет, выжил. И доказал своё право на меч и на откровения Силы. И вернулся, в том числе и к Еве. Но нашёл лишь отторжение, и, решив, что таков её выбор, держался на расстоянии.
  — ...Тебе наплевать на меня. Ты никогда не видела во мне что-то большее, чем инструмент достижения своих целей. Хочешь меня, да? Потому что я тебе не принадлежу? Потому что до сих пор не умеешь делиться тем, что назвала своим? — Он, против воли, усмехнулся, взглядом возвращаясь к Еве. Презрение. Боль. Отчаяние. Какая несусветная глупость. Какое к чёрту желание? Она стремится только разрушать. Уничтожать. Убивать. В её стремлениях нет ни йоты созидательного. Зависть и ненависть. Страсть и похоть. Меч, вновь подброшенный в его руке, лег обратно на стол.
  Он не будет учить её жизни. Она выбрала свой путь, и явно не хочет с него сворачивать. А значит, ничего не изменится. И остаётся только смерть, которую ей причинить он не готов. Но, даже если умрет он...
  Гамильтоны умрут вместе с ним.

Отредактировано Garret Hamilton (2018-08-11 16:52:42)

Сначала он хотел её остановить. Прервать поток её слов. Ему было, что ответить, чтобы поддержать этот разговор. Выдать собственную горечь, дать ей это понять. Но вновь, он и его мнение не были ей нужны. Она вновь пыталась его использовать. Снова, высказывая то, что было так похоже на её искренние переживания, пыталась плести свою сеть. Пускай и делала это уже напрямую, не скрывая себя в тенях и за покровами интриг. Вещала ему сомнительную свою мораль. Рассказывала о том, чем стала. Наверное, в этом всём было очень много смысла и поводов для размышлений, возможно в это всё стоило верить и задумываться об этом. Либо же нужно было просто обречь её на смерть, которую она. как сама призналась, желала получить. Заставить подтвердить её слова, всю эту ложь, которой она окружала Гаррета, в которую нельзя было верить, которой ни за что нельзя было поддаваться. Или же можно было?
  Он мог бы продолжать неподвижно слушать её, но не мог отказать себе в стремлении делать хоть что-то. После некоторых слов хотелось придушить её. Некоторые напоминали о боли, похороненной вместе с воспоминаниями о прошлом. Некоторые вызывали напряженный, удивленный взгляд. Всё это он пытался маскировать, прикладываясь к бокалу и поглощая креветок, нервно, без даже подобия того спокойствия, которое должен был при этом проявлять некто прекрасно воспитанный и носящий нынче вроде как даже богемную фамилию Гамильтонов. Не получалось. Он не был интриганом. И потому, как бы не вежливо это ни было, слушая её прятал свою реакцию за этими монотонными, механическими движениями, нервными жестами и попытками отвлечься на что угодно, лишь бы не перемалывать сказанное ею в голове раз за разом. Но и это у него получалось откровенно хреново.
  И чем дальше она говорила, тем хуже это становилось. Взгляд его сестры на мир был... Чем-то совершенно лишенным логики с его точки зрения. Она относилась ко всему так, словно каждый момент, уходя в прошлое, пропадал, и совершенно не был важен. Но этот путь не вел ни к чему, кроме повторения всё тех же ошибок. Довериться ей было бы ужасной ошибкой. Не верить ей... Наверное, ошибкой не меньшей. Слушать её было глупостью, не слушать — отчаянной попыткой сохранить свой шаблон мира и взгляд на оный целыми и лишенными её влияния. Она не была права. Но был ли прав сам Гаррет? Что из этого было истиной, а что — обманом? И был ли смысл в поисках, если в конце-то концов неизменными оставались лишь некоторые факты? И, как бы ни строилась логика, именно они должны были стать столпами их общения, но рушились, словно были сотканы из воздуха, а не из ожесточенных боли и презрения.
  Она вновь манипулирует им?
  Она желает его помощи?
  Она лжет, или же говорит правду?

  — А сейчас ты заткнёшься и выслушаешь меня. — Локти на столе, лицо на миг скрылось за ладонями Гаррета, не готового переварить всю эту информацию, все слова Евы, уцепившегося лишь за некоторое из сказанного ей, отбрасывая к чертям всё лишнее, всё, до чего ему не было дела. Её дела, её планы, её наниматели... Кому это вообще нужно? А хуже всего то, что было чертовски горько думать о том, как всё оборачивалось. И о том, насколько легко она обернула его вокруг пальца, если сейчас она ему лгала. И насколько тяжело будет ей верить. Всё же, она ничем не заслужила этой самой веры.
  Закрыв глаза, он, одной рукой вновь берясь за меч Энни, вращая его на столе движениями пальцев, другой рукой заслонил своё лицо от неё, заодно скрывая и его взгляд. И без того спрятанный за сомкнутыми веками. Она не должна была его видеть сейчас. — Ты убила Миру. Это не мораль. Ты убила её. Мою женщину, носящую моего ребенка. Ты убила моих друзей. Убила моего падавана. Взяла в плен Энни, ту, кого я, пройдя через боль и отчаяние, смог полюбить. И держишь мою ученицу в плену. — Он не пытался сдержать себя. Его голос выдавал то, насколько ему было мерзко говорить это. И как было больно вспоминать всё случившееся сейчас, после того, как она выложила весь свой план на него. Лишенный даже тени сожаления. Секунда молчания, хриплый вдох, и продолжение уже его монолога.
  — Ты вернулась. Живая. И тут же решила мной воспользоваться. Невзирая ни на что. Забыв о том, какую боль мне причинила. Словно этого не было. Ты понимаешь?! Хоть чт-то осознаёшь из того, что я пытаюсь до тебя донести?! — Оторвав руку от лица, он ударил кулаком по столу, открывая глаза, в которых стояли слезы, смотря на Еву. Без ненависти. Без ярости. С болью, которую он нёс в себе все эти годы. Со скорбью по Мире и по ней же. С отчаянием, которое сейчас проявило себя полностью. — Ты считаешь это тем, что нужно забыть?! Тем, что я могу просто отпустить от себя?! Я любил тебя, Ева! Я был готов на всё ради тебя. Ради Миры. Ради своих друзей. На всё! Они пошли за мной, чтобы спасти тебя! Они погибли за тебя, ты, бессердечная мразь! — Он не сдержал себя, на миг прервав это изобличение, схватив себя за голову, рявкнув что-то невразумительное. Громкий звон и треск разнесли по округе весть о том, что ближайшая мебель разлетелась прочь, разбивая всё, во что только попадала. Словно крик Силы, но лишь телекинетический удар, не задевший никого в его центре. Гаррет согнулся, ещё недолго промолчав, но вскинул руку, едва Ева попыталась что-то сказать. Поднял голову, пустым взглядом смотря ей в глаза. Машинально поправил ворот плаща.
  — Ты не чувствуешь этого? Ничего не чувствуешь? Неужели для тебя в этом ничего нет? О какой боли ты смеешь говорить?! О какой любви?! О каком предательстве?! — Слезам уже не место. Он пытается понять, насколько Ева, и правда, мертва. Что в ней осталось от его сестры. Что она ещё не истребила в себе. Настало время жестокой истины. Никаких попыток что-то смягчить. — Я рад, что у тебя не будет детей. Я рад, что ты хочешь умереть! Я ненавижу себя за это, но я счастлив, когда думаю о том, что ты умрёшь, не оставив после себя никого, умрёшь одна, без единого человека, что плакал бы по тебе! Но... — Он поднялся со своего места, оставляя меч на столе, с презрением глядя на сестру. На ту, что лишила его всего, но думала, что сможет что-то исправить сейчас, взявшись использовать его. Или же не хотела ни черта исправлять. Пыталась его использовать. Думала только о себе, и ни о ком более. Любила только себя. И желала исключительно то, что казалось ей её частью. Он сорвал дыхание, высказывая ей всё это, и в эту секундную паузу, когда ярость сменялась вновь отголоском прошлого, налетом давно забытой нежности, смягчившей его голос, но причинившей ему ещё большую боль, гневно дышал, вдыхая запах этого места, но не обращая ни на что вокруг внимания.

  — ...Но если ты решилась убить себя, то иди к чёрту. Умри, как ничтожество. Как трусливая сука, которой не хватило уничтожить всё, что мне было дорого, чтобы вскормить свой эгоизм и свои желания. Генохарадан, или кто-то ещё, мне плевать. Нападёшь — тебя убью я сам. Мне плевать на твои дела, на то, кому ты служишь, на всё это. Потому что моя сестра... — Его голос сорвался, он, вновь бессильно и яростно зарычав, поддался гневу, мелочно, глупо, схватив стул, на котором сидел и швырнув его прочь, махом Силы сбивая всё со стола. Вскрытые раны, особенно старые, болят ничуть не меньше, чем в день, когда они были нанесены.
  — ...Потому что моя Ева знает, что я не дам ей умереть! И никогда бы не... Заставила меня... Это пережить. — Он безумен? Наверное. Но он помнит, как сражался за неё и как потерял всё, думая, что её спасает. Как убивал за Еву. Думал, что вот-вот погибнет ради неё. Улыбался в лицо смерти, надеясь, что они вот-вот её обнаружат. И сейчас, какого-то чёрта, та, ради кого он был готов на всё, та, что разбила его сердце дважды, позволив себе умереть и вернувшись из мертвых без малейшего следа сожаления, превратилась из Евы Гамильтон в отчаявшуюся идиотку, стремящуюся к смерти, словно это будет ей искуплением.
  Не будет ей искупления. Не будет и прощения. Ничего не будет, если она позволит себе умереть. И сейчас, какого-то чёрта, она требовала от него ответов на вопросы, которые не имели никакого смысла, которые должно было задавать тем, с кем совершенно не был знаком, кого совсем не знал, с кем не прожил половину жизни, узнавая и доверяя друг другу. Но какой смысл, если она снова оставит его?! Какой во всём этом смысл? Неужели она верит, что он поможет ей погибнуть? Что он позволит ей умереть?!
  "Никогда..."

  В этот момент, он, наверное, был жалок, как никогда ранее. Без тени спокойствия, открытый и уязвимый, как комок нервов, непредсказуемый и бесполезный...

Хруст, с которым ломалось то, что когда-то было Гарретом, не был слышен в мире реальном, где он замер, безумным, воспаленным взглядом вцепившись в Еву, слушая, как она раскладывает его реакцию по своим полочкам, раскладывая боль и отчаяние на элементы, отвергая всё, что он чувствовал и ощущал. Это могло бы быть красиво, не будь это жутко. Словно вивисекция, вскрытие его по живому. В момент его слабости, его желания понять её, она вновь просто использовала его. Хотела что-то из него выстроить. Словно скульптор, с руками, по локоть заляпанными кровью, она вонзалась своими словами, своими взглядами, своими мыслями под его кожу, рвала его плоть, резала её, искажала.
  С этим жутким хрустом. С болезненным натяжением. С пугающим ощущением пустоты в тех кусках его "я", которые она желала истребить. Считая, что сделает его сильнее. Пытаясь запустить свои руки ещё глубже. Наслаждаясь этим процессом? Наверное. Словно он был всего лишь её творением. Вновь, не личностью, не кем-то живым, а лишь придатком, искаженным чужими логикой и мыслями, собранным из предрассудков, которые она считала вредными. Не признавая его взгляд на вещи. Не признавая его права на мнение. Не признавая, что хоть что-то в нём было искренним, истинным, настоящим.
  Если подумать об этом, её логика становилась понятной. Пускай сами мысли об этом и отдавали какой-то мертвенной холодностью, лишенной всяческого проявления человечности. Как робот, что рассуждает о чувствах, Ева анализировала то, что не подлежит анализу, что не должно оказываться объектом оценок холодного и отстраненного рассудка. И находила в этом ответы, которые высказывала теперь, с одной стороны, выбивая прямые попадания по всем слабым точкам Гаррета. С другой же, промахиваясь во всём. Безошибочные теории, рушащиеся о реальность, не терпящую излишней строгости и чрезмерной привязанности к законам, выведенным существами, до сих пор не поборовшими даже свой страх перед темнотой.
  Да, они говорят на разных языках. И Ева считает его язык ошибочным, неверным. Хочет научить её говорить по-своему, словно это и правда гарантирует ему некое спасение. Но какой в этом смысл, если она оперирует своими понятиями, которые ему кажутся совершеннейшей ахинеей?
  Когда-то человечество убивало тех, кто слишком отличался. И сейчас, Гаррет как никогда остро понимал, почему это происходило. Убийца Миры стояла неподалеку от него, и свято верила, что совершила лишь благой поступок, уничтожив её. И она будет верить в это до последнего. И оценивать себя с этой позиции.
  Как же мудр был Кодекс, запрещающий любые подобия чувств. Без этой паутины Гаррет совершенно иначе бы смотрел на мир. И как же наивно было предполагать, что сейчас он, внезапно, сбросит с себя "оковы" того, что не позволяло ему открыть глаза на логику его сестры. Что из него можно "воспитать" нечто иное, чем он не является. Но она будет фанатично следовать своей цели. Идиотской цели. В первую очередь не верной по самой простой из возможных причин. Сам Гаррет не желает становиться тем, что она вообразила из него сделать. Никогда этого бы не пожелал. С самого детства боялся того бездушного зверя в себе, дыхание которого иногда чувствовал в биении своего сердца. Наверное, это было его, Гаррета, особенностью. Он чувствовал то, что многие пытались осмыслить, и не превращал это в излишние рассуждения. Просто верил и знал в то, что подсказывала ему интуиция и его взгляд на вещи.

  — У моего ребенка нет имени. И никогда не будет. — Он протянул руку к столу, вновь ощутил в ладони теплую древесину светового меча, оказавшегося в ладони. Не позволяя ничему помешать ему, осторожно приставил его к горлу, зная, что луч при активации пробьет ему голову, выжигая к чертям все эти отчаяние, боль и непонимание. Посмотрел в окно, на огромный город, кишащий жизнью.
  Суицид — путь слабого. Но кто сказал, что он сильный? Ему не нужно то, что предлагает Ева. А без него не будет смысла держать взаперти тех, с кем он связан. Вся эта цепочка, построенная на нём, слаба именно в точке,  в которой концентрируются все усилия. В нём самом. Слёз тоже больше нет, их высушили тоска и решительность, мрачная, как бравада висельника, но от того тем более непоколебимая. Наверное, Ева увидела его действие, и уж точно ощутила его, но не сможет помешать. Даже если попробует использовать каббур. Не успеет.
  Палец лег на кнопку активации меча. Гаррет когда-то обещал Мире, что никогда и ни за что не причинит себе боль, если будет в отчаянии. Тогда она, взяв его руки в свои, с какой-то глупой серьезностью просила его пообещать это. Дурацкий разговор. Дурацкое обещание. Сейчас Мира совсем рядом. На расстоянии короткого движения пальца. И никакой боли не будет, он уйдёт мгновенно. И с ним уйдёт всё то, что чёрной паутиной раскинулось вокруг, сотканное окровавленными руками Евы, вообразившей, что ей доступны души и жизни людей, что она имеет право и может копаться в них, творя нечто "идеальное" по своему эрзацу.

  Закрыть глаза. Попрощаться. Сдаться. Нажать на кнопку. Предатель. Слабак. Недостойный. Проклятый. Последний.
  Но он никогда не был кем-то избранным или особо сильным. И никогда не желал таковым становиться.